Главная  /  ПОЭЗИЯ  /  Колыбельная в фольклоре идиш как отражение жизни народа

Колыбельная в фольклоре идиш как отражение жизни народа

Михаэль Лайнвальд (Израиль)

Колыбельная – один из самых интимных жанров народного творчества. Мама и дитя, и никого между ними. Мама вкладывает в свой песенной монолог самые сокровенные мысли, желания, мечты. Только со своим ребенком может она быть столь откровенной. Он – то самое «плечо», на котором можно поплакать и похвастать, пожаловаться и помечтать. Его можно боготворить и воспитывать, поучать и… проклинать. И монолог матери как бы превращается в диалог с все понимающим и не возражающим «собеседником».

Хотя в этом монологе-диалоге обычно незримо присутствует кто-то третий. Чаще всего это отец ребенка. Но нередко роль третьего в колыбельной на идиш с успехом исполняет белоснежная козочка или ангел, а то и сам Всевышний.

О чем же поет мама, баюкая свое дитя? Чего хочет, чего просит она для него? Прежде всего, конечно, чтобы ребенок был здоров, вырос красивым, счастливым, богатым, не знал бед.

Символом здоровья и благополучия ребенка нередко выступает козочка. В одной из наиболее популярных колыбельных поется:

Лейтмотив козочки очень популярен в колыбельных на идиш. Вышеприведенный пример текста имеет множество вариантов. Один из них представлен в очень известной колыбельной А.Гольдфадена, где козочка и сопутствующие ей изюм и миндаль являются символом материального благополучия.

Но давайте вернемся к первой «песне о козочке» и рассмотрим ее расширенный вариант. Во втором ее куплете песня подчеркивает другую ценность в жизни ребенка.

Вот оно, одно из отличий колыбельной на идиш, вот она, сокровенная мечта еврейской матери – ребенок не просто будет здоровым, счастливым и богатым, ребенок должен быть ученым. Но и это еще не все. Результатом его учености должно стать благочестие.

Лейтмотив учения и учености присутствует во многих колыбельных на идиш. Вот папа купит сыну туфельки, чтобы он мог в них бегать в хедер, изучая ежедневно по несколько строк на радость родителям. А затем, когда сын немного подрастет, будет он изучать Пятикнижие и Талмуд («Лернер вет эр Хумэш ун Геморе») и станет мудрецом («а ингеле, вос вакст э талмид-хохем…»). А пока мама успокаивает не то ребенка, не то себя:

И при этом мама надеется, что заслуги ее сына зачтутся ей в «лучшем мире».

Немаловажную роль в колыбельных на идиш играет образ отца. Отец радуется успехам ребенка в изучении Талмуда («от штейт дер тате, квелт ун херт зих цу»). Он покупает подарки: туфельки, уточку и бублик. Но чаще всего речь идет об отсутствующем отце. Отец уехал в поисках заработка в деревню, на ярмарку, в другой город.

80-е годы XIX столетия «поманили» евреев за океан. В поисках лучшей жизни папа уезжает в Америку, обещая вызвать к себе семью, но нередко выполнить свое обещание не может. Глотая слезы, но не теряя надежды, поет мама о земном рае для евреев, где даже в будни едят халу и бульон. Она верит:

С наступлением XX века немало еврейских пап становятся революционерами. И тема отсутствующего отца звучит уже по-другому:

Нет, мама не жалуется на судьбу, не горюет. Она годится мужем, отцом ребенка.

Лопата в руках отца-каторжанина превращается в оружие против лжи и несправедливости – «Фарн шекер гробт эр кворим ойс…» Куда девалась мечта матери о богатстве, которое характерно по-еврейски сочетается со стремлением к науке, учености? Мама мечтает, чтобы ее единственный сын пошел по стопам отца, стал революционером.

А вот колыбельная, созданная в период еврейского просвещения, Гаскалы. Отец под влиянием новых веяний отходит от традиций, что вызывает недовольство и возмущение матери.

Цу цвелф ёр вел их дир хасене махн;

Их'л дир гебн клейдер ун але гуте захн.

Дер тате – дер апикойрес лахт дерфун гор, –

Хасене, зогт эр, их цу ахцн ёр.

К двенадцати годам выдам тебя замуж;

Дам тебе в приданое платья и много хороших вещей.

Отец твой – нечестивец, насмехается над этим.

Под венец, говорит он, к восемнадцати годам.

Колыбельная на идиш нередко сочетает в себе разные жанры. Одна из наиболее драматических колыбельных «Жила-была сказка» начинается как песня историческая. В ней рассказывается о давно забытых событиях. Однажды, на заре христианства у славянских народов, в Польшу забрел странствующий купец, еврей Абрам Проховник. Приняли его хлебом-солью и упросили стать королем – дескать, было у них знамение свыше, что король явится народу в виде странника. Сутки правил Абрам и остался в истории как «король на день». Наутро он был убит, и труп его был брошен на растерзание собакам.

Но историческое, а затем и сказочное в этой колыбельной лишь канва. «Король умер, королева зачахла, веточка обломилась, птичка с дерева упала». Нет, не это главное в этой песне, не это, в конечном итоге, беспокоит маму. «Спи, моя птичка, – поет она, – я потеряла такую любовь, горе мне». И далее:

Песня то, оказывается, любовная. Колыбельная-любовная… у евреев? О ком же поет мама? Об умершем или погибшем муже? А может быть, если позволено будет высказать крамольную мысль, о возлюбленном, с которым по какой-либо причине не случилось связать свою жизнь? Как знать…

Колыбельная на идиш обращается к социальным проблемам и пытается решать их. Из песни, призванной убаюкивать, она превращается в песню, которая будит, а нередко вызывает чувство страха и даже ужаса. «Когда ты подрастешь, – поет мама, – ты поймешь разницу между бедным и богатым. Бедняк возводит дорогие дворцы, а живет в них богач. Бедняк валяется в подвале, где стены сочатся сыростью; и оттого руки и ноги его поражены ревматизмом».

В другой колыбельной мама уговаривает свою голодную дочку сомкнуть глазки и не плакать. Она пытается обмануть ее и обнадежить себя:

«Мама твоя тоже голодна, – продолжает она, – но не плачет и не кричит, как ты». «Голодна твоя кошечка тоже… Слышишь, как она мяучит, как говорит тебе: девочка, оставь маму в покое». «И куколка твоя голодна тоже, но она ведь не плачет и не просит хлеба. Бери, дитя мое, пример с твоей куколки…»

Далеко не всегда мелодия колыбельной соответствует драматизму или даже трагизму ее содержания. Возможно, в этом ее сила. Искусство идиш, как правило, многопланово. Это своего рода «чемодан с двойным дном», где сосуществуют два или более взаимоисключающих настроения.

В колыбельной, созданной в начале 20-х годов «Можешь ты весь день не шалить», на фоне неторопливой вальсовой, шарманочной мелодии повествуется о кровавом петлюровском погроме. Из всей большой семьи в живых осталась лишь мать ребенка.

Никого не пощадили бандиты – ни малых, ни старых.

И только наступление Красной армии остановило резню.

Новую страницу открывают колыбельные советского периода. Они полны надежды на светлое будущее. Мама поет о мире, о радости труда на фабрике или в колхозе, о счастливой жизни в советской стране, о Ленине и Сталине.

А вот и знакомый и родной лейтмотив козочки. Но козочка сама по себе уже не является символом благосостояния. Чтобы она приносила пользу, необходимо приложить труд.

Еврейская народная песня на языке идиш относительно молода, а потому далеко не всегда анонимна. Ее народность определяется не отсутствием или присутствием автора, а ее популярностью в народе, даже если эта популярность ограничена некоторыми историческими рамками (ср. песни о Ленине, Сталине и т.д.)

Встанут поутру Шейндл, Иосл, Йекеле со всей «семейкой» – лошадкой-тпру, козочкой и собачками – и пойдут работать в поле. В этой же колыбельной, написанной педагогом, поэтом и композитором, автором более двухсот песен для детей Ривой Боярской, мы встречаем такие слова:

Интерес в этом отрывке представляет использование автором идиоматического выражения «бакн бейгелех» («печь бублики») со знаком плюс. «Бакт бейгл» («печет бублик») говорят о человеке, чьи дела идут из рук вон плохо. Однако вряд ли здесь можно заподозрить Риву Боярскую в использовании «еврейского чемодана с двойным дном».

Создание Еврейской автономной области и переселение евреев в Биробиджан не могло не сказаться на тематике и символике колыбельных. Уже не козочка, не ангелы и, конечно же, не Бог символизируют будущее благополучие ребенка. На их место приходит необычный для колыбельной на идиш персонаж – орел.

Меняется в сопутствующий пейзаж. Вместо бедного местечка – горные вершины, гордая река Бира и прекрасные амурские берега. И отец уже не мечется в поисках заработка.

Мечта о «золотой стране Америке» сменяется картиной обретенного очага и готовностью сражаться за него до последней капли крови.

Фар дер хейм вел их зих шлогн.

Бизн лецтн блут.

В 40-е годы появляется новый тип колыбельной – колыбельная гетто и концлагерей. Один из ярчайших образцов таких песен «Сомкни глазки» был написан в гетто польского города Лодзи писателем, поэтом и педагогом Иешаягу Шпигелем: «Сомкни глазки, и над твоей колыбелькой будут кружить птички. Дом наш сожжен дотла. С узелком в руках отправляемся мы, дитя мое, на поиски счастья. Мир закрыт для нас. Лишь ночь окружает нас страхом и ужасом. Мы стоим здесь с тобой вдвоем и не знаем, куда ведет дорога. Раздетых и разутых выгнали нас из дома. Во тьме гнали нас в поле. Буря, град и ветер сопровождали нас, дитя мое, в бездну». Мелодия этой колыбельной, написанная известным до войны композитором еврейского театра Давидом Бейгельманом, погибшим в газовой камере Треблинки, напоминает траурный и в то же время революционный марш.

И вновь в колыбельных появляется популярный лейтмотив «отсутствующего» отца. Отца нет – его нет и в живых…

Колыбельная, отражая ненормальную жизненную ситуацию, лишается столь важного персонажа – отца. Но и этого недостаточно. Колыбельная на идиш знает, увы, и нечто похуже. Это колыбельная без матери. Такие колыбельные существовали и до 40-х годов, но в них мать, как правило, жива. Нередко она вынуждена оставить ребенка на некоторое время на чужого человека, на соседскую девочку и отправиться на поиски заработка. В колыбельной «Золст азой лебн» («Чтоб ты так жил») девочке завидно, что ее подруги ходят на танцы, едят сласти, в то время как она должна качать чужого ребенка, петь ему, стирать пеленки. И колыбельная в ее устах вместо благословения превращается в проклятье: «Чтоб ты так жил и был здоров, как мне хочется сидеть и качать тебя».

В колыбельной Леи Рудницкой «С'дремлен фейгл ойф ди цвайгн» («Дремлют птички на ветвях») мамы нет в живых. И мать, и отец ребенка погибли в концлагере.

Мы подходим к наиболее ужасной, страшной теме колыбельных на идиш. Колыбельная без ребенка. написанная в послевоенные годы О.Дризом и Р.Боярской «Песня матери» («Дер мамес лид»), это своего рода реквием по погибшим в Бабьем Яру детям. Где повесить матери колыбельку сына Янкеле, колыбельку без сына, пустую? «Я повесила бы колыбельку на перекладинке и качала бы, качала мальчика моего, моего Янкеле. Но дом исчез в языках пламени, как же мне качать моего дорогого мальчика?» Колыбельку другого своего сына Шлеймеле повесила бы мама на деревце.

На своих длинных косах повесила бы мама колыбельку, если б только знала, где покоятся косточки ее детей. И колыбельная кричит, она зовет, молит, требует, призывает:

Нет предела страданиям еврейского народа. Но есть и надежда, и национальная мечта. И колыбельная мечтает, надеется, стремится, борется, гордится.

Жизнь родила новый тип колыбельной песни – колыбельная «отказников». «Хоть ты и не прошел обряд обрезания, – поет мама, – ты все равно останешься гордым евреем. Назло «им» мы дали тебе имя Абраша. И имя это не случайно, это имя нашего праотца Авраама». Эта колыбельная наполнена исконно национальными, народными символами. Тут и ангелы, охраняющие колыбельку ребенка, и сменяющий их Илья-пророк, непременный участник обряда обрезания. Новое здесь – это мечта, новая для колыбельной идиш мечта о репатриации.

Автор-аноним как бы проводит параллель между древностью и современностью. «…Весь народ, вышедший из Египта, … – сказано в библейской книге Йеħошуа, – умер в пустыне на пути… Весь же вышедший народ был обрезан; но весь народ, родившийся в пустыне на пути, после того как вышел из Египта, не был обрезан». Всевышний повелел Йеħошуа бен Нуну обрезать их. И, когда Йеħошуа сделал по слову Всевышнего, сказал Господь: «Я снял с вас посрамление Египетское» (Йеħошуа 5:4,5,9). Так же, как потомки вышедших из Египта, станут Абраши гордыми и смелыми сыновьями своего народа.

Эс велн да Абрашелех

Зайн штолце, браве зин.

Итак, колыбельная на идиш, будучи продуктом, с одной стороны, народа-изгоя, лишенного национальной родины, бесправного и угнетенного, но наделенного бунтарским духом, а с другой – обстоятельств: голода и нищеты, погромов, эмиграции, революций, войн, гетто и лагерей уничтожения и так далее, как таковая выполняет свою основную функцию – успокаивать, укачивать, убаюкивать – лишь частично и в основном за счет мелодии. Текст же ее – это излияние «тяжелого сердца» матери. Он пробуждает, протестует, борется, взывает, призывает. Нередко это песни гнева, ужаса, социальной бури и натиска. Из них исчезает колыбелька вместе с объятым пламенем домом, а за ней – и отец, и мать, да и сам адресат, ребенок… Бездомные колыбельные бездомного народа, беззащитного перед ужасами войны, нацизмом всех мастей, обманутого цепкими объятиями «светлого» тоталитарного будущего, не могут успокаивать, ибо, адресованные ребенку – человеку лучшего завтра, они отражают исполненную боли жизнь еврейского народа.

Новое время породило новые песни. Новые колыбельные воспевают красоты Страны Израиля, радость труда на своей земле. «Наш венец – Кинерет; наше око – Шарон. Неподалеку от него Тель-Авив, Хайфа возвышается в середине. На востоке Иерусалим – наш трон. Дети там танцуют и смеются. И ты, звезда моя, с ними вместе будешь танцевать и смеяться… Тебя зовет, дитя мое, наша золотая страна… (И.А.Лиский «Новая песня доброй матери»).

Колыбельная на идиш, как и язык идиш в целом, продолжая жить и развиваться, уступает свое место песням на иврите и других языках. Однако рано прощаться и провожать на заслуженный отдых старушку-колыбельную. В этом столь стремительно меняющемся мире жизнь еще не раз подскажет ей новые и, очень хочется надеяться, радостные темы.

Источник: журнал «Корни» еврейских общин Центральной России и Поволжья № 19 за 2003 год