Михаэль Лайнвальд (Израиль)
Колыбельная – один из самых интимных жанров народного творчества. Мама и дитя, и никого между ними. Мама вкладывает в свой песенной монолог самые сокровенные мысли, желания, мечты. Только со своим ребенком может она быть столь откровенной. Он – то самое «плечо», на котором можно поплакать и похвастать, пожаловаться и помечтать. Его можно боготворить и воспитывать, поучать и… проклинать. И монолог матери как бы превращается в диалог с все понимающим и не возражающим «собеседником».
Хотя в этом монологе-диалоге обычно незримо присутствует кто-то третий. Чаще всего это отец ребенка. Но нередко роль третьего в колыбельной на идиш с успехом исполняет белоснежная козочка или ангел, а то и сам Всевышний.
О чем же поет мама, баюкая свое дитя? Чего хочет, чего просит она для него? Прежде всего, конечно, чтобы ребенок был здоров, вырос красивым, счастливым, богатым, не знал бед.
Шлоф, майн кинд,
Золст мир зайн азой ланг гезунт
Биз, а федер вет верн а фунт
Золст мир зайн азой ланг райх
Биз а фейгеле вет ойстринкен а тайх.
Золст мир хобн Шлойме-хамелехс хохме,
Йосеф-хацадикс цуре.
Ун Шимшн-хагиберс гвуре.
|
Спи, дитя мое.
Чтоб ты был здоров
До тех пор, пока перо станет весом с фунт.
Чтоб ты был богат,
Пока пташка не выпьет реку,
Чтоб ты был мудр, как царь Соломон.
Красив, как Иосиф Прекрасный.
Силен, как богатырь Самсон. |
Символом здоровья и благополучия ребенка нередко выступает козочка. В одной из наиболее популярных колыбельных поется:
Унтер дем киндс вигеле
Штейт а клор вайс цигеле.
Дос цигеле з'гефорн хандлен
Рожинкес мит мандлен.
Рожинкес мит мандлен
Из зейер зис.
Майн кинд вет зайн
Гезунт ун фриш. |
Под колыбелькой дитяти
Стоит белоснежная козочка.
Козочка поехала торговать
Изюмом и миндалем.
Изюм с миндалем –
Это очень сладко.
Дитя мое будет
Здоровым и бодрым. |
Лейтмотив козочки очень популярен в колыбельных на идиш. Вышеприведенный пример текста имеет множество вариантов. Один из них представлен в очень известной колыбельной А.Гольдфадена, где козочка и сопутствующие ей изюм и миндаль являются символом материального благополучия.
Унтер Иделес вигеле
Штейт а клор вайс цигеле.
Иделе вет форн хандлен.
Дос вет зайн дайн баруф:
Рожинкес мит мандлен.
Шлоф же, Иделе, шлоф. |
Под колыбелькой Иделе
Стоит белоснежная козочка.
Иделе поедет торговать –
Это будет твоим призванием:
Изюм с миндалем.
Спи же, Иделе, спи. |
Но давайте вернемся к первой «песне о козочке» и рассмотрим ее расширенный вариант. Во втором ее куплете песня подчеркивает другую ценность в жизни ребенка.
Рожинкес мит мандлен
Из ди бесте схойре.
Дос кинд вет лернен Тойре.
Тойре вет эр лернен,
Сфорим вет эр шрайбн,
А гутер ун а фрумер ид
Вет майн кинд блайбн. |
Изюм с миндалем –
Лучший товар.
Дитя будет изучать Тору.
Тору будет оно изучать,
Священные книги писать,
Хорошим и благочестивым евреем
Останется дитя мое. |
Вот оно, одно из отличий колыбельной на идиш, вот она, сокровенная мечта еврейской матери – ребенок не просто будет здоровым, счастливым и богатым, ребенок должен быть ученым. Но и это еще не все. Результатом его учености должно стать благочестие.
Лейтмотив учения и учености присутствует во многих колыбельных на идиш. Вот папа купит сыну туфельки, чтобы он мог в них бегать в хедер, изучая ежедневно по несколько строк на радость родителям. А затем, когда сын немного подрастет, будет он изучать Пятикнижие и Талмуд («Лернер вет эр Хумэш ун Геморе») и станет мудрецом («а ингеле, вос вакст э талмид-хохем…»). А пока мама успокаивает не то ребенка, не то себя:
Ин митн дер нахт дер малех
Шрайбт алемен айн ин ди бихер,
Нор ду, майн кинд, бист рейн фун зинд
Ун кенст зих шлофн зихер. |
Средь ночи ангел
Записывает деяния людей в небесные книги,
Но ты, дитя мое, безгрешно
И можешь спать спокойно. |
И при этом мама надеется, что заслуги ее сына зачтутся ей в «лучшем мире».
Ду, майн кинд, золст зайн
А фрумер, а гутер.
Вет мен зогн ойф енер велт:
Лозт арайн дем цадикс мутер. |
Будь, дитя мое,
Благочестивым, хорошим.
Тогда на том свете скажут:
Впустите в рай мать праведника. |
Немаловажную роль в колыбельных на идиш играет образ отца. Отец радуется успехам ребенка в изучении Талмуда («от штейт дер тате, квелт ун херт зих цу»). Он покупает подарки: туфельки, уточку и бублик. Но чаще всего речь идет об отсутствующем отце. Отец уехал в поисках заработка в деревню, на ярмарку, в другой город.
Фейгеле, люли,
Дер тате з'нито хи.
– Ву из тате гефорн?
– Кейн Стры. |
Спи, моя птичка,
Папы нет дома.
– Куда уехал папа?
– В Стрый. |
80-е годы XIX столетия «поманили» евреев за океан. В поисках лучшей жизни папа уезжает в Америку, обещая вызвать к себе семью, но нередко выполнить свое обещание не может. Глотая слезы, но не теряя надежды, поет мама о земном рае для евреев, где даже в будни едят халу и бульон. Она верит:
Эр вет шикн цванцик долер,
Зайн портрет дерцу,
Ун вет немен, лебн зол эр,
Ундз ахинцуцу. |
Он пришлет двадцать долларов,
Свой портрет в придачу,
И возьмет, дай Бог ему долгих лет,
Нас к себе туда. |
С наступлением XX века немало еврейских пап становятся революционерами. И тема отсутствующего отца звучит уже по-другому:
Фун Сибирен шикт дайн тате
Дир а грус, майн кинд. |
Из Сибири шлет отец
Тебе привет, дитя. |
Нет, мама не жалуется на судьбу, не горюет. Она годится мужем, отцом ребенка.
Зорг нит, кинд майнс, дих гебойрн
Хот а гройсер хелд. |
Не горюй, дитя мое, тебя родил
Великий герой. |
Лопата в руках отца-каторжанина превращается в оружие против лжи и несправедливости – «Фарн шекер гробт эр кворим ойс…» Куда девалась мечта матери о богатстве, которое характерно по-еврейски сочетается со стремлением к науке, учености? Мама мечтает, чтобы ее единственный сын пошел по стопам отца, стал революционером.
Ун а хелд весту ойсваксн,
Шлоф же, шлоф ацинд;
Замл койхес фар дер цукунфт,
Замл эйнцик кинд. |
Вырастешь ты героем,
Спи же, спи пока;
Набирайся вил для будущего,
Единственное дитя мое. |
А вот колыбельная, созданная в период еврейского просвещения, Гаскалы. Отец под влиянием новых веяний отходит от традиций, что вызывает недовольство и возмущение матери.
Цу цвелф ёр вел их дир хасене махн;
Их'л дир гебн клейдер ун але гуте захн.
Дер тате – дер апикойрес лахт дерфун гор, –
Хасене, зогт эр, их цу ахцн ёр.
К двенадцати годам выдам тебя замуж;
Дам тебе в приданое платья и много хороших вещей.
Отец твой – нечестивец, насмехается над этим.
Под венец, говорит он, к восемнадцати годам.
Колыбельная на идиш нередко сочетает в себе разные жанры. Одна из наиболее драматических колыбельных «Жила-была сказка» начинается как песня историческая. В ней рассказывается о давно забытых событиях. Однажды, на заре христианства у славянских народов, в Польшу забрел странствующий купец, еврей Абрам Проховник. Приняли его хлебом-солью и упросили стать королем – дескать, было у них знамение свыше, что король явится народу в виде странника. Сутки правил Абрам и остался в истории как «король на день». Наутро он был убит, и труп его был брошен на растерзание собакам.
А мол из гевен а майсе,
Ди майсе из гор нит фрейлех,
Ди майсе хейбт зих онет
Мит а идишн мейлех. |
Жила-была сказка,
Сказка вовсе не веселая.
Сказка начинается
С еврейского короля. |
Но историческое, а затем и сказочное в этой колыбельной лишь канва. «Король умер, королева зачахла, веточка обломилась, птичка с дерева упала». Нет, не это главное в этой песне, не это, в конечном итоге, беспокоит маму. «Спи, моя птичка, – поет она, – я потеряла такую любовь, горе мне». И далее:
Ву немт мен аза хохем,
Эр зол кенен майне вундн цейлн,
Ву немт мен аза доктер,
Эр зол кенен майн харц хейлн? |
Где тот мудрец,
Что может сосчитать мои душевные раны;
Где тот врач,
Что может вылечить мое сердце? |
Песня-то, оказывается, любовная. Колыбельная-любовная… у евреев? О ком же поет мама? Об умершем или погибшем муже? А может быть, если позволено будет высказать крамольную мысль, о возлюбленном, с которым по какой-либо причине не случилось связать свою жизнь? Как знать…
Колыбельная на идиш обращается к социальным проблемам и пытается решать их. Из песни, призванной убаюкивать, она превращается в песню, которая будит, а нередко вызывает чувство страха и даже ужаса. «Когда ты подрастешь, – поет мама, – ты поймешь разницу между бедным и богатым. Бедняк возводит дорогие дворцы, а живет в них богач. Бедняк валяется в подвале, где стены сочатся сыростью; и оттого руки и ноги его поражены ревматизмом».
В другой колыбельной мама уговаривает свою голодную дочку сомкнуть глазки и не плакать. Она пытается обмануть ее и обнадежить себя:
Моргн с 'вет ойфштейн майн мейделе,
Вет зайн а сах бройт ин штуб. |
Завтра проснется моя девочка,
Дом будет полон хлеба. |
«Мама твоя тоже голодна, – продолжает она, – но не плачет и не кричит, как ты». «Голодна твоя кошечка тоже… Слышишь, как она мяучит, как говорит тебе: девочка, оставь маму в покое». «И куколка твоя голодна тоже, но она ведь не плачет и не просит хлеба. Бери, дитя мое, пример с твоей куколки…»
Далеко не всегда мелодия колыбельной соответствует драматизму или даже трагизму ее содержания. Возможно, в этом ее сила. Искусство идиш, как правило, многопланово. Это своего рода «чемодан с двойным дном», где сосуществуют два или более взаимоисключающих настроения.
В колыбельной, созданной в начале 20-х годов «Можешь ты весь день не шалить», на фоне неторопливой вальсовой, шарманочной мелодии повествуется о кровавом петлюровском погроме. Из всей большой семьи в живых осталась лишь мать ребенка.
Ви фун фуфцн бин их эйнс,
Бин эйнс геблибн –
Гекойлет зибн хот Петлюре,
Орел – ди цвэйте зибн… |
Их пятнадцати лишь я одна
Я одна в живых осталась –
Семерых убил Петлюра,
Орел – семерых остальных… |
Никого не пощадили бандиты – ни малых, ни старых.
Ви с'хобн зих бахалтн
Дайн бобе минт зейдн,
Ви ин келер дорт бай ундз
Гешосн хот мен бейдн… |
Спрятались
Твои бабушка с дедушкой.
Там у нас в подвале
Их обоих застрелили. |
И только наступление Красной армии остановило резню.
Ун вен ди Ройте армей
Зол нит гевезн кумен,
Волт фун мир ойх, ви фун зей,
Нит блайбн шойн кейн симен… |
Если бы Красная армия
Не пришла,
То от меня, как и от них,
Не осталось бы следа… |
Новую страницу открывают колыбельные советского периода. Они полны надежды на светлое будущее. Мама поет о мире, о радости труда на фабрике или в колхозе, о счастливой жизни в советской стране, о Ленине и Сталине.
Фар дир зинг их майне лидер,
Фар дир ун дайне бридер.
Вакст штарк нор ун брейт
Ин шолем ун фрейд.
Ин велхер шпракх вест рейдн,
Ви Ленин зай башейдн,
Ви эр нор дем фолк
Дин эрлех ун фолг. |
Для тебя пою я песни мои,
Для тебя и твоих братьев.
Растите сильными и плечистыми
В мире и радости.
На каком бы языке ты ни говорил,
Будь, как Ленин, скромным;
Как он, служи народу
Верой и правдой. |
А вот и знакомый и родной лейтмотив козочки. Но козочка сама по себе уже не является символом благосостояния. Чтобы она приносила пользу, необходимо приложить труд.
Шрайт ме-ме дос цигеле:
Киндер, грейт дос кригеле,
Мелкт мих ойс гешвинд, гешвинд,
Тринкт дос милх, ну тринкт гезунт. |
Ме-ме, кричит козочка,
Готовьте кринку, дети,
Подоите меня скорее,
Пейте молоко на здоровье. |
Еврейская народная песня на языке идиш относительно молода, а потому далеко не всегда анонимна. Ее народность определяется не отсутствием или присутствием автора, а ее популярностью в народе, даже если эта популярность ограничена некоторыми историческими рамками (ср. песни о Ленине, Сталине и т.д.)
Встанут поутру Шейндл, Иосл, Йекеле со всей «семейкой» – лошадкой-тпру, козочкой и собачками – и пойдут работать в поле. В этой же колыбельной, написанной педагогом, поэтом и композитором, автором более двухсот песен для детей Ривой Боярской, мы встречаем такие слова:
Файфт фабрик: ту-ту! ту-ту!
Эндикт зих шойн аер ру,
Вет ир ойфштейн, фейгелех –
Бакн вет ир бейгелех… |
Фабрика гудит: ту-ту!
Заканчивается отдых ваш.
Встанете вы, пташечки,
Печь будете бараночки… |
Интерес в этом отрывке представляет использование автором идиоматического выражения «бакн бейгелех» («печь бублики») со знаком плюс. «Бакт бейгл» («печет бублик») говорят о человеке, чьи дела идут из рук вон плохо. Однако вряд ли здесь можно заподозрить Риву Боярскую в использовании «еврейского чемодана с двойным дном».
Создание Еврейской автономной области и переселение евреев в Биробиджан не могло не сказаться на тематике и символике колыбельных. Уже не козочка, не ангелы и, конечно же, не Бог символизируют будущее благополучие ребенка. На их место приходит необычный для колыбельной на идиш персонаж – орел.
С'из ан одлер дурхгефлойгн –
Зайн золсту ви эр.
Ун, ви эр, золсту зих хойбн,
Зайн мит волкнс глайх. |
Пролетел орел –
Будь ему подобен.
Чтобы ты, как он,
Взмыл в облака. |
Меняется в сопутствующий пейзаж. Вместо бедного местечка – горные вершины, гордая река Бира и прекрасные амурские берега. И отец уже не мечется в поисках заработка.
С'флег дайн тате ойф ди вегн
Шлепн дос гевейн…
Ойф амурер шейне брегн
Боен мир а хейм. |
Отец в былые времена тащился по дорогам,
Утирая слезы –
На прекрасных берегах Амура
Строим мы свой дом. |
Мечта о «золотой стране Америке» сменяется картиной обретенного очага и готовностью сражаться за него до последней капли крови.
Фар дер хейм вел их зих шлогн.
Бизн лецтн блут.
В 40-е годы появляется новый тип колыбельной – колыбельная гетто и концлагерей. Один из ярчайших образцов таких песен «Сомкни глазки» был написан в гетто польского города Лодзи писателем, поэтом и педагогом Иешаягу Шпигелем: «Сомкни глазки, и над твоей колыбелькой будут кружить птички. Дом наш сожжен дотла. С узелком в руках отправляемся мы, дитя мое, на поиски счастья. Мир закрыт для нас. Лишь ночь окружает нас страхом и ужасом. Мы стоим здесь с тобой вдвоем и не знаем, куда ведет дорога. Раздетых и разутых выгнали нас из дома. Во тьме гнали нас в поле. Буря, град и ветер сопровождали нас, дитя мое, в бездну». Мелодия этой колыбельной, написанная известным до войны композитором еврейского театра Давидом Бейгельманом, погибшим в газовой камере Треблинки, напоминает траурный и в то же время революционный марш.
И вновь в колыбельных появляется популярный лейтмотив «отсутствующего» отца. Отца нет – его нет и в живых…
Вейст ништ, таерс, вейст ништ, кройн,
Ду бист ицт а йосем шойн;
Фун дем «лагер» ин а нахт
Хот мен фотер тойт гебрахт… |
Ты не знаешь, дорогой мой, ты не знаешь, мой венец,
Что ты уже сирота.
Однажды ночью из «лагеря»
Отца твоего принесли мертвым. |
Колыбельная, отражая ненормальную жизненную ситуацию, лишается столь важного персонажа – отца. Но и этого недостаточно. Колыбельная на идиш знает, увы, и нечто похуже. Это колыбельная без матери. Такие колыбельные существовали и до 40-х годов, но в них мать, как правило, жива. Нередко она вынуждена оставить ребенка на некоторое время на чужого человека, на соседскую девочку и отправиться на поиски заработка. В колыбельной «Золст азой лебн» («Чтоб ты так жил») девочке завидно, что ее подруги ходят на танцы, едят сласти, в то время как она должна качать чужого ребенка, петь ему, стирать пеленки. И колыбельная в ее устах вместо благословения превращается в проклятье: «Чтоб ты так жил и был здоров, как мне хочется сидеть и качать тебя».
В колыбельной Леи Рудницкой «С'дремлен фейгл ойф ди цвайгн» («Дремлют птички на ветвях») мамы нет в живых. И мать, и отец ребенка погибли в концлагере.
С'дремлен фейгл ойф ди цвайгн,
Шлоф, майн тайер кинд,
Бай дайн вигл ойф дайн наре
Зицт а фремде ун зингт…
С'из дайн вигл ву гештанен,
Ойсгефлохтн фун глик,
Ун дайн маме ун дайн тате
Кумт шойн кейн мол ништ цурик. |
Дремлют птички на ветвях,
Спи, мое дорогое дитя.
У твоей колыбельки на твоих нарах
Сидит чужая и поет…
Стояла где-то колыбелька твоя,
Сплетенная из счастья.
Но мама и папа твои
Уже никогда не вернутся. |
Мы подходим к наиболее ужасной, страшной теме колыбельных на идиш. Колыбельная без ребенка. написанная в послевоенные годы О.Дризом и Р.Боярской «Песня матери» («Дер мамес лид»), это своего рода реквием по погибшим в Бабьем Яру детям. Где повесить матери колыбельку сына Янкеле, колыбельку без сына, пустую? «Я повесила бы колыбельку на перекладинке и качала бы, качала мальчика моего, моего Янкеле. Но дом исчез в языках пламени, как же мне качать моего дорогого мальчика?» Колыбельку другого своего сына Шлеймеле повесила бы мама на деревце.
Из мир нит фарблибн
Кейн фодем фун кейн цих,
Из мир нит фарблибн
Кейн шнирл фун кейн ших. |
Но не осталось у меня
Ни ниточки от покрывала сына,
Не осталось у меня
Даже шнурочка от его ботиночек. |
На своих длинных косах повесила бы мама колыбельку, если б только знала, где покоятся косточки ее детей. И колыбельная кричит, она зовет, молит, требует, призывает:
Хэлфт мир, мамэс, хэлфт мир
Ойсклогн майн нигн,
Хэлфт мир, мамэс, хэлфт мир
Дэм Баби Яр фарвигн. |
Помогите мне, мамы, помогите
Выплакать мой напев.
Помогите мне, папы, помогите
Убаюкать Бабий Яр. |
Нет предела страданиям еврейского народа. Но есть и надежда, и национальная мечта. И колыбельная мечтает, надеется, стремится, борется, гордится.
Жизнь родила новый тип колыбельной песни – колыбельная «отказников». «Хоть ты и не прошел обряд обрезания, – поет мама, – ты все равно останешься гордым евреем. Назло «им» мы дали тебе имя Абраша. И имя это не случайно, это имя нашего праотца Авраама». Эта колыбельная наполнена исконно национальными, народными символами. Тут и ангелы, охраняющие колыбельку ребенка, и сменяющий их Илья-пророк, непременный участник обряда обрезания. Новое здесь – это мечта, новая для колыбельной идиш мечта о репатриации.
Эс локт фун вайт Исроэл-ланд, –
М'трайбт ун м'лозт ундз нит аройс:
Мир велн опвишн ди гройсе шанд,
Вен ду вест верн гройс. |
Нас манит издали Страна Израиля,
Нас подвергают гонениям и не выпускают.
Мы сотрем великий позор,
Когда ты подрастешь. |
Автор-аноним как бы проводит параллель между древностью и современностью. «…Весь народ, вышедший из Египта, … – сказано в библейской книге Йеħошуа, – умер в пустыне на пути… Весь же вышедший народ был обрезан; но весь народ, родившийся в пустыне на пути, после того как вышел из Египта, не был обрезан». Всевышний повелел Йеħошуа бен Нуну обрезать их. И, когда Йеħошуа сделал по слову Всевышнего, сказал Господь: «Я снял с вас посрамление Египетское» (Йеħошуа 5:4,5,9). Так же, как потомки вышедших из Египта, станут Абраши гордыми и смелыми сыновьями своего народа.
Эс велн да Абрашелех
Зайн штолце, браве зин.
Итак, колыбельная на идиш, будучи продуктом, с одной стороны, народа-изгоя, лишенного национальной родины, бесправного и угнетенного, но наделенного бунтарским духом, а с другой – обстоятельств: голода и нищеты, погромов, эмиграции, революций, войн, гетто и лагерей уничтожения и так далее, как таковая выполняет свою основную функцию – успокаивать, укачивать, убаюкивать – лишь частично и в основном за счет мелодии. Текст же ее – это излияние «тяжелого сердца» матери. Он пробуждает, протестует, борется, взывает, призывает. Нередко это песни гнева, ужаса, социальной бури и натиска. Из них исчезает колыбелька вместе с объятым пламенем домом, а за ней – и отец, и мать, да и сам адресат, ребенок… Бездомные колыбельные бездомного народа, беззащитного перед ужасами войны, нацизмом всех мастей, обманутого цепкими объятиями «светлого» тоталитарного будущего, не могут успокаивать, ибо, адресованные ребенку – человеку лучшего завтра, они отражают исполненную боли жизнь еврейского народа.
Новое время породило новые песни. Новые колыбельные воспевают красоты Страны Израиля, радость труда на своей земле. «Наш венец – Кинерет; наше око – Шарон. Неподалеку от него Тель-Авив, Хайфа возвышается в середине. На востоке Иерусалим – наш трон. Дети там танцуют и смеются. И ты, звезда моя, с ними вместе будешь танцевать и смеяться… Тебя зовет, дитя мое, наша золотая страна… (И.А.Лиский «Новая песня доброй матери»).
Колыбельная на идиш, как и язык идиш в целом, продолжая жить и развиваться, уступает свое место песням на иврите и других языках. Однако рано прощаться и провожать на заслуженный отдых старушку-колыбельную. В этом столь стремительно меняющемся мире жизнь еще не раз подскажет ей новые и, очень хочется надеяться, радостные темы.
Источник: журнал «Корни» еврейских общин Центральной России и Поволжья № 19 за 2003 год
|